#ЕМ_ИНТЕРВЬЮ

Анжей Захарищев фон Брауш: Одна из кар музыканта – попасть в караоке.

Автор:

Анастасия Игнатова

17.12.2022

Анжей Захарищев фон Брауш – человек, по биографии которого можно было бы

написать не один фантастическо-магический роман. Основатель группы Оберманекен

является не только истинным эстетом, заядлым меломаном, но и настоящим

философом. В преддверии грядущих новогодних праздников нам удалось встретиться и

пообщаться с музыкантом в тихом и уютном заведении «Кофеопия», расспросив его о

первых детских увлечениях, начале творческого пути в безграничной Вселенной

Оберманекен. Поэт, музыкант и коллекционер винила поделился своими

предположениями на счет грядущей эпохи изменения культуры, а также пояснил, какая

связь между магическими практиками и рок-музыкой.

Анастасия Игнатова — ЕМ
Анжей Захарищев фон Брауш — АЗ

ЕМ: Многие наши увлечения идут из детства – расскажите, вы были активным

ребенком или интровертом?

АЗ: Детство – оно как и вся жизнь, бинарно. У меня было много интровертности, потому что любой художник – он интроверт, даже внутренне, метафизически. Совсем маленьким

дома я создал себе уединенную территорию (я с детства очень хорошо рисовал), поэтому я

нарисовал на ватмане длинном где-то в полтора метра иллюстрации из моей любимой

тогда книжки «Волшебник изумрудного города». Когда открываешь эту книгу, там была

карта той волшебной страны, вот её я и нарисовал. Я садился внутрь этой иллюстрации,

сверху у меня была своя лампа и на огромном подшипнике это все вращалось. С одной

стороны вот такая вот максимальная художественная интровертность, а с другой стороны

присутствовала максимальная экстравертность, потому что я посещал всевозможные

кружки и секции. Как у молодого Леонардо да Винчи, у меня были все грани различной

деятельности. Одновременно я занимался рисованием, учился в музыкальной школе,

также был кружок авиамоделирования, что очень сказалось потом на творчестве

Оберманекен в темах авиации, романтики полетов, космоса и воздушного пространства. Я

думаю эти моменты пошли с того времени, из склеивания из тонких папиросных бумаг.

Эта «папиросность» тоже отразилась в творчестве Оберманекен, потому что потом через

много лет одну из папирос «Герцеговина Флор» мы выкурили в Нью-Йорке вместе с

Куртом Кобейном. Наша «самолетность, папиросность» — это все оттуда. Когда мы

курили, он подумал, что это какая-то супер-субстанция, потому что табак Советского

союза был по крепости равен квинтэссенции волшебных трав. Он сказал: «Smells very».

Когда появилась песня «Smells like teen spirit», то я подумал, что может быть, это и были

его впечатления от этой папиросы «Герцеговина Флор».

Потом в детстве у меня даже был балет, а через какое-то время у меня появились и друзья

балетные в России уже после Америки – Алиса Хазанова, Саша Фадеев. Вот они были

частью «Щелкунчика» в Большом театре. С нашей легкой руки они участвовали в записи

в Нью-Йорке. У нас была песня про отдых на каких-то волшебных пляжах. Они издавали

звуки того веселого пляжа на записи этой композиции. Получилось так, что мой

школьный балет вылился в полезные знакомства. В том числе, и в ресторане «Русский

самовар» с одним из владельцев заведения – Барышниковым, выкупивший его у Фрэнка

Синатры. Владельцами заведения значились Михаил Барышников, Иосиф Бродский и

Рома Каплан, профессор филологии, который тогда был переводчиком Бродского. Они

сделали такой ковчег с русской культурой. Это напоминало хороший абзац романа

Алексея Толстого. Понятно, что случайных людей там не было. Ресторан располагался на

Бродвее. Часто туда заходили такие величины, как Лайза Минелли, Барбара Стрейзанд.

Продолжая тему экстравертности, скажу, что в школе я был редактором и художником

стенгазеты, а также участвовал в школьном ансамбле. Мы участвовали в конкурсах,

выигрывали, а это уже полная коммуникабельность.

Я следил, чтобы эти две грани не пересекались. Чтобы не было аннигиляции. Я и сейчас

могу сидеть сутками в студии. Не то, чтобы мне никто не нужен, просто мне

принципиально важно вот это вот одиночество, возможность художественного

накопления.

У меня были разные премии и награды по литературе, рисованию, музыке – это все

экстравертность, которая накапливалась в моей «внутренней оранжерее». Это уже потом я

ввел понятие в «Театре Театре» — «оранжерея для говорящих орхидей». Оно затрагивает

сверхэстетское отношение к внутреннему космосу. Есть таблица Менделеева, а есть

таблица Брауша по законам Шредингера. Такая неопределенность, но как эстетический

фактор.

ЕМ: Повлияли ли Ваши родители на музыкальный вкус? И каких исполнителей любил

маленький Анжей?

АЗ: Мои родители поощряли мои увлечения, все мои творческие грани. Например, купили

мне пианино, а папа где-то нашел Gipson Les Paul. Папа любил много современной

музыки, в том числе, рок-н-ролл, поэтому купил гитару как у Джимми Пейджа. Я играл

на этой гитаре в школьном ансамбле, потом в университетском, а потом и первый альбом

группы записал на ней же. Конечно, невероятно, как и где ему удалось в то время ее

достать, потому что стоила она тогда примерно как Зимний Дворец. Но это было нужно

Вселенной, поэтому этот инструмент у меня появился.

Родители привили мне любовь к джазу – Джон Колдтрейн, Майлз Дэвис. Череда нового

джаза она всегда звучала дома. Сейчас, когда я собираю пластинки винила в Москве

(прошлая коллекция была в Питере), это некое восстановление коллекции. Также много

звучало рок-музыки, но она была определенная. К примеру, группа Steely Dan. Это

большая часть Оберманекен, они оказали свое влияние. Когда я приехал из Нью-Йорка, ее

мало кто знал, я собирал пластинки на развалах винила в Москве. Если раньше их диски

стоили сто-двести рублей, то сейчас группа получила много наград и считается элитной, а

их пластинки – одни из самых дорогих групп, продаваемых на виниле.

Также оказали влияние Джон Маклафлин, Фрэнк Заппа, группа Rush (ранние альбомы),

группа Roxy Music, даже и группа ABBA была в этом списке любимых. В школьном

ансамбле, готовясь к праздникам, мы слушали хиты, которые делают праздник в русской

ментальности. Это тоже повлияло, но в основном эстетский рок, прогрессив. У меня

любимых групп очень много, тысячи. Причем это зависит от настроения.

ЕМ: Движение Оберманекен зарождалось в выселенном доме на Фонтанке. Как вам

удалось отыскать это здание? Расскажите о том временном промежутке, когда

проект репетировал без света в неоготическом здании.

АЗ: Ну, это какой-то космический промысел гостей сверху! В одном из составов

Оберманекен у меня появился басист – Женя Титов. Он жил в этом самом доме и очень

хотел играть в группе. Первоначально он пел и играл песни у костра, носил «усы

Боярского» и выглядел соответствующе. Но сбрил эти усы он быстро, нашел гитару как у

Пола Маккартни, кажется приобрел ее у басиста группы АукцЫон. Первый состав

Оберманекен включал меня, Женю и Олега Шавкунова, известного под псевдонимом

Шар, который долгое время играл перкуссионистом в Аквариуме. У Жени мы часто

останавливались, он жил под самой крышей дома и однажды зимой вдруг решили этот

дом расселить. Дом расселили, а мы решили не выселяться, нам остался целый этаж в

метров 200 в большой квартире. Одну комнату мы сделали репетиционной и концертной,

также была кухня-столовая, в которой не было света, но был газ, были свои спальни у

каждого из нас, была гостевая комната. Такая супер-готика! В доме что-то уже было

отключено, что-то нет и мы там репетировали года полтора, наверное. К нам приходило

много гостей, весь Ленинградский рок-клуб был гостями нашего замка. Мы собрали всю

аппаратуру со всего дома, какие-то радиоприемники, радиолы и у нас был приятель,

который помог нам спаять около пятидесяти радиол в одну стену. Все было ламповое,

мигало в своем режиме и звук был очень красивый. Это был лучший звук. Мы получили

невероятный плацдарм для создания эстетики Оберманекен.

Даже Женя Титов превратился из «Боярского с усами» в панка, ушел в группу

Автоматические Удовлетворители. Потом я уехал в Москву, начался у меня театр, эпоха

романтизма, а Женя остался в панках. Это смешно отдалось, когда мы перебрались из

Москвы в Нью-Йорк. В городе есть Хантерский колледж, где учился кстати Маккларен до

карьеры в Sex Pistols. И от этого колледжа шла улица, которая всегда была наполнена

книжными лотками, винилами. Это целый район художественного кластера наподобие

нынешнего Винзавода. И вот на каком-то столике я увидел огромный книжный том про

панк, на обложке которого я неожиданно увидел Женю. Он настолько преуспел в образе

панка, что даже опередил Сида Вишеза, оказавшись на обложке панк-сборника первым. Я

считаю, что это все заслуга нашего замка на Фонтанке.

ЕМ: В одном из интервью Вы говорили, что композиция «Спи со мной» была написана

после того самого случая, когда в доме на Фонтанке прорвались трубы и его

помещения превратились в ледяной замок. А какие еще песни Оберманекен

родились в тот период?

АЗ: Да, в какой-то момент в доме прорвались трубы. В тот год была очень непривычная для

Петербурга зима. За какой-то день все превратилось в хрустальный дворец. Надо было

передвигаться аккуратно, но при этом вокруг нас была настоящая красота, все сверкало.

Дом стал похож на дворец Снежной Королевы, а мы стали некими «Каями», которые

складывают слово «вечность» изо льдинок. Это было очень метафизично. Однажды к нам

заходил Цой. Возможно, что его песня «На кухне» написана после посещения нашей

кухни, где постоянно горел газ.

Песня Оберманекен «Доктор Фогель» была написана по мотивам этой нашей жизни в

ледяном замке. Многие песни напрямую вливались и выливались из этого дома на

Фонтанке. К нам приходили лучшие красавицы дома моды Петербурга, наполнявшие

помещение изобильностью и красотой. С одной стороны вокруг нас была редукция

выселенного дома, а с другой – эта эстетика и красота. Песня «Снежный Король»

написана в то время. Эту композицию я буду исполнять 26 декабря на концерте. Мы

сейчас пытаемся ее репетировать в новой версии. Будет рождественско-новогодний

концерт! В программе будут представлены песни про Рождество, будет много новинок,

старых вещей, в том числе и пара песен, рожденных в этот период нашего пребывания в

замке. На многих наших концертах фигурирует Олег Бутман, который участвовал в

Оберманекен в Нью-Йорке, а сейчас снова стал играть в Москве. Я считаю, что это

лучший барабанщик отечества!

ЕМ: Анжей, Вы неоднократно сравнивали творчество с эзотерикой. А были ли в Вашей

жизни различные мистические истории и увлекаетесь ли Вы магическими

практиками?

АЗ: Конечно, я считаю, что любое искусство – это магия. Искусство – это создание,

улучшение мира, его трансформация. Я считаю, что рок-музыка – это один из видов

магии. Когда выходят на сцену Pink Floyd, Led Zeppelin и тысячи, миллионы людей

двигаются в одном направлении, то трудно представить более магическое действо. А три-

четыре человека в студии способны родить вот эти волшебные вибрации. Вообще

создание любой эстетики – это создание нового мира. Понятно, что есть материальный

мир, который пытается доказать, что он важнее, но сначала был звук, рок-н-ролл, большой взрыв. Когда из ничего возникает все! Из хаоса возникает космос – это магия.

Практически все рок-звезды занимались оккультизмом и практиками. Даже эстрадная

звезда Элвис Пресли увлекался оккультизмом. А Джон Леннон проводил эксперименты с

психотропными веществами, которые близки к подобным практикам. Новая волна

эзотерики возникла с рок-н-ролла. The Beatles, The Rolling Stones стали ездить к

Махараджи, посещать культовые места, а их альбомы стали выглядеть как мандалы. Во

многих альбомах это можно отметить, начиная с оформления. В нью-вейве это

продолжилось гораздо сильнее. Нью-вейв оказался близок к эстетике суфизма. Культуру

часто открывает именно Восток. Современная культура, в которой мы живем – это

Восток. Например, Наполеон вывозил целые экспедиции изучать восточную культуру. То,

что мы получили в стиле арт-деко – это культура востока, которая на сотни тысячи лет

старше европейской. Роберт Фрипп, когда начал делать свой проект King Crimson, то он

обратился к творчеству философа, мистика и композитора Георгия Ивановича

Гурджиева. Его мелодии вдохновили Фриппа на становление группы King Crimson.

Важно дать правильное направление, дать русло творчеству. Я считаю, что речь (тем

более, русская речь) – она течет, это речка. Эта самая речь должна быть одновременно и

Волгой, и Миссисипи, и Нилом. Это задача поэта, артиста моего масштаба и уровня. Да и

вообще любого творческого человека. Поэт живет в устной речи, то есть в устье своей

реки. Это такое отступление, но очень важное, ведь мы с вами понимаем, что магия

заключается в слове. Необходимо быть талантливым волшебником, поэтому это самое

творчество не у всех получается. Как спела Алла Пугачева – «сделать хотел грозу, а

получил козу», поэтому здесь подобный принцип. Кстати, это видно в караоке, когда

песни начинают дурными голосами петь. Я считаю, что одна из кар музыканта – это

попасть в караоке. Это разрушение его эстетики, массы редуцируют произведение ниже

нуля. Это ад искусства.

По большому счету, надо понимать, что если у тебя есть искусство и правильное, то ты

уже в магии. И не надо обособляться, лучше интегрировать, внедрить и усилить его. Это

сложно, потому что эзотерика, как принято считать, требует аскетизма. Но аскетизм – это

для тех, кому недостаточно дара. Если у тебя есть дар, в том числе и магический, то

нужно воспользоваться. Невозможно взять карты Таро, если у тебя нет определенного

дара. Тоже может возникнуть какая-нибудь «коза». Я люблю светлую магию и считаю,

что искусство – это супер-практика делать мир лучше. Очень важно артисту самому

довести себя до совершенства. Это важная задача художника в моем смысле.

Моя магия в том, что где я появляюсь, возникает новая культура, новый виток в

творчестве. Панк заменил нью-вейв, потом появился гранж. Возникал рок-клуб, возникало

то, чего ранее не было. Мы (прим. – Оберманекен), АУ, Аквариум создали новое

пространство в вакууме. Ничего не было и за год все случилось. Также в Москве мы

создали с Борисом Юханановым «Театр Театр», внутри которого были созданы основы

арт-хауса. Вся основа современного российского кинематографа вышла из расширения

границ. Но эти границы мы настолько расширили, что в Питере нас запретили. Но нас уже

взял тогда в свой театр Анатолий Васильев и выделил нам этаж, студию. Произошла

трансформация, новая процессуальность – концепция, используемая в театре Бориса

Юхананова. Питер Брук тогда поставил Махабхарату. Спектакль длился 7-8 дней, столько,

сколько длилась Махабхарата. Так как культура не управляется государством, то она

выносит тебя в неожиданные встречи, альянсы, такие творческие гербарии. Когда эта

волна перенесла нас в Москву, мы получили современный театр, сценарий. Один из

первых сценариев Ренаты Литвиновой называется «Ленинград. Ноябрь», я там должен

был играть, но мы переехали в Нью-Йорк, но в этой самой пьесе остался персонаж Анжей,

нашли героя, который меня сыграл. Начался широкий кинематограф. На самом деле, я не

очень смотрю современный кинематограф, потому что он находится в стагнации, но на

тот момент кинематограф был практически на международном уровне. То есть мы

постоянно находимся в ритме Махабхараты. «Фениксность» присуща эзотерическому

процессу.

ЕМ: Летом, благодаря активности Ваших поклонников, Вы вновь обрели потерянную

пьесу «Сад Изобилия», утерянную около двадцати лет назад. Не входит ли в Ваши

планы показать ее московскому зрителю на театральных подмостках?

АЗ: Конечно, она пришла не случайно! Это абсолютная магия. Я думаю, что это будет не

пьеса «Сад Изобилия», скорее она поменяет название на «Чемодан Бродского». В свое

время Иосиф Александрович Бродский получил Нобелевскую премию и накупил себе

много чемоданов. Он был поэт — денди, эстет. Во время его переезда он избавлялся от

советских, китайских предметов, а я присматривал за его вещами. Перетаскивала какая-то

мексиканская фирма, а я наблюдал, чтобы его вещи не увезли куда-нибудь в Техас.

Чемоданы были хорошие, в них были архивы. Он сказал, что если мне нужно, то я могу

взять. Мне тогда казалось, что Бродский будет жить вечно, а когда он мне предложил, то

один из его чемоданов я взял на память, не задумываясь. В нем я начал скапливать

разный материал, редкие фотографии. И однажды я потерял этот чемодан и пьесу.

Несколько текстов оттуда позже воплотились в виде песен, а остальное было утеряно, как

мне казалось, безвозвратно. Но я подумал, что у природы есть свойство очищения, а

творческие процессы идут постоянно. К слову, сейчас у меня такая «Браушевская осень-

зима», поскольку тексты я пишу каждый день. Я знаю, что они очень качественные, мне

это говорят мои знакомые и друзья – Митя Шостакович, Андрей Бухарин. Примерно тоже

самое происходит с песнями. И вдруг мне в руки попадает «Сад Изобилия». Кстати, это

первая пьеса, с которой должен был начаться «Театр Театр», но по ряду причин этого не

произошло. За много лет произведение не потеряло свои качества. Сейчас мы уже начали

первые движения – читали эту пьесу с артистом. Может быть, я буду сорежиссером, но

пока не уверен. Я люблю все делать сам. Первый момент лучше сделать самому. Сейчас

есть несколько площадок, но озвучивать я их не буду. Думаю, что в 2023 году «Сад

Изобилия» мы увидим.

Удивительно, что этот волшебный чемодан путешествовал в небытие 20 лет! Чемодан

попал мне в руки на концерте виолончелиста Севы Гаккеля, виолончелиста Аквариума,

который совсем недавно запел. Советую обратить внимание на его творчество всем, кто

любит ранний Аквариум. Такое искусство вечно и свежо. Оно дополняет новую часть

мира. На его премьерном сольнике в клубе «16 ТОНН» на Арбате ко мне подошли люди и

вручили этот потерянный чемоданчик.