Всеобщая серость при нашем-то уровне.
Росли, вроде, умными, выросли дурнями,
Мундиры напялили, стаканы наполнили,
Едва захмелев, протрезвели и поняли…
(с) А. Васильев, «Мне 20 лет».
Я пишу этот текст ранним утром. Я стоял на лестничной клетке, курил (да простят меня поклонники более здоровых образов жизни), и не мог оторвать взгляд от, казалось бы, уже такого привычного вида за окном. Там было коричнево-серое московское небо, месиво из веток ещё пока не проснувшихся деревьев, типичный дворик, напрочь заставленный машинами, первые утренние прохожие и, как обычно, много-много асфальта. Мокрого асфальта. Мокрая крыша подъезда. Мокрые деревья. Мокрый воздух.
Дождь — это что-то из детства. Что-то из далёких и забытых времён, когда ты сидишь на недостроенном чердаке маленького дачного домика твоих родителей, кутаешься в тёплый советский плед, и читаешь какую-нибудь пожелтевшую книжицу. Рядом с тобой, на перекрытиях висит большой светильник, и вокруг него вьются несколько мотыльков, и из-за них свет на страницах книги иногда начинает мерцать. Вдруг скозь шум книжных событий и переживаний ты слышишь Звук. Тут же вскидываешь голову, и смотришь вопросительно в потолок: «Да? Мне не показалось? Это он?». Через некоторое время звук повторяется. Потом ещё. Потом ещё и ещё. И ты улыбаешься. И вскоре дождь уже лупит во всю по металлической крыше, создавая неповторимо мелодичное и ритмичное звучание, и тебе так вдохновенно-спокойно, так удивительно хорошо, что ты откладываешь книжку, ещё плотнее укутываешься в плед, и превращаешься в Слух.
Или же это момент, когда ты идёшь домой, срезая дорогу через лес, и вдруг слышишь, как окружающий тебя шум будто бы усиливается. Совсем чуть-чуть, неуловимо, и ты замираешь, прислушиваясь. И тут, с очередным порывом ветра, шум встаёт во весь рост и обрушивается на тебя крупными каплями прохладного, освежающего ливня. Твоя мама в таких случаях всегда торопится под навес, а ещё лучше — домой, но ты никогда не понимал, зачем так делать. Ты любишь дождь, и жарким летом он твой лучший друг, он омывает твоё тело, умывает твою перемазанную рожицу, освежает тебя и дарит тебе столь желанную прохладу. Ты бежишь, но не домой, а на поляну в лесной чаще, и там радостно задираешь мордашку в небо, счастливо щурясь и подставляя лицо крупным каплям дождя. Домой ты приходишь мокрый насквозь, и мама полушутя ворчит на тебя за это, но зато ты в этот момент абсолютно счастлив.
Я смотрел за окно, и этот вид вдруг растаял. Пропали стены, окна, улица. И вот я уже стою на склоне холма, густо поросшего травой, которая за зиму выцвела и приобрела грязно-жёлтый оттенок. Мокрая трава холодила ноги. Где-то впереди и внизу распластался лес, хранящий в своих дебрях бессчётное количество историй и тайн. Надо мной было всё то же серое небо, только не мутное московское, а то, что можно увидеть, чуть отъехав от больших городов — небо с текстурой, небо с чётко прорисованными облаками, у которых видно каждую грань, каждую морщинку. Откуда-то сбоку меня обдувал пронзительный, холодный ветер, сдувая всю городскую пыль, всю перхоть постылого столичного быта. Воздух был такой влажный, что казалось, будто бы идёт дождь, хотя ни одна капля больше не падала с неба. А я стоял, и просто смотрел. И мне очень хотелось впитать в себя каждой клеточкой тела то, что я видел. Упреждая ваши вопросы, сознание моё было омрачено исключительно бессонной ночью и зажравшими меня размышлениями. И я не люблю природу. Ту, большую природу, к которой многие так стремятся, и которую все превозносят. Но иногда — я хочу раствориться в ней.
Одна моя добрая подруга недавно уехала на дачу, довольно далеко от Москвы. В начале осени я выбрался в Тверь, и ни разу с тех пор не отдалялся от Москвы на хоть сколько-то подобные расстояния. Да и в Твери-то я был в городе. В меньшем, от этого более уютном, но всё-таки городе. Я помню чувство какой-то невыразимой гармонии и благости, которое обернулось вокруг сердца, когда я вышел на берег Волги. Помню, как какой-то размытый сон, фрагментами. Даже не уверен, было ли это, или привиделось. Хотя прошло-то всего полгода. А сейчас я стоял на лестничной клетке, смотрел за окно, и мне подумалось: «А у тебя-то там тоже дождь был, наверняка. Только у тебя вокруг не мокрый город, а мокрый лес. Вот же здорово, наверное!». А потом вдруг на мгновение увидел этот склон холма и лес впереди, мокрую траву и холодный ветер, ощутил кожей влажность воздуха. Всего на мгновение — меньше, чем вздрогнуть — но почувствовал. И это было здорово. Хотя и оставило внутри чувство щемящей тоски.
Когда-то, в другой жизни, я ездил в лес. Моя бывшая жена (добра ей и крепкого здравия) часто вытаскивала меня в один из подмосковных лесов к её (а впоследствии «нашим») друзьям, чтобы провести там несколько дней с палатками, кострами, благородным бухлом, удивительными историями и всем таким прочим. Поначалу я брыкался, потом меня эта идея заразила, а потом снова покинула меня. С тех пор я забирался в палатку только в поле аэродрома «Левцово», что под Ярославлем. Природа — не моя атмосфера, я городская версия человеческого детёныша, мне нужно — нет, правда, необходимо — чтобы вокруг были дома, магазины, автотрассы, пешеходы и всё такое прочее. В этом всём я чувствую себя, как рыба в воде, натурально. Природа мне чужда, и пугает меня, хотя не скрою, что я искренне радуюсь, когда мне удаётся находить с ней общий язык.
С тех пор прошло много времени. Я выбрал свой путь, и помчал по нему, сломя голову. В какой-то момент очередной мой рабочий офис со мной попрощался, а я почему-то почти не расстроился (на самом деле я помню, почему, но стараюсь не вспоминать, ибо мне грустно), пожал плечами и пошёл дальше. Я попрощался с условной финансовой свободой, и поприветствовал условную свободу времени. Теперь моё время было только моим, и я мог тратить его, как мне это виделось, на какие-то более важные вещи. Например, чтобы рисовать всякие картинки в фотошопах-иллюстраторах, или оформлять друзьям-музыкантам афишки-альбомчики. Потом вообще охамел и начал снимать концерты — захотелось. Нашлась возможность делать это очень даже неплохо (ещё раз спасибо, мой томатный благодетель). В августе попытался поработать в офисе кинокомпании, пописать им всякие полезные штуки, но после того, как из меня стали упрямо делать офисную секретутку (да ещё в довольно хамоватой форме) — вновь попрощался, и осел дома. С тех пор и сижу. Иногда что-то зарабатываю, иногда что-то нет. Я уже год обещаю одной подруге приехать к ней в замечтательный Петербург, но даже на эту малобюджетную поездку не могу раскошелиться.
Бедность — хороший учитель. Строгий, но хороший. Когда у тебя есть 50 тысяч на 30 дней — ты удивляешься, куда эти глупые бумажки постоянно деваются. Когда у тебя есть 5 тысяч на 30 дней — ты понимаешь, что на прошлую свою зарплату ты мог..чёрт, не знаю, даже…почти всё, наверное. Во всяком случае, большая часть того, что ты бы хотел сейчас — была тебе доступна. Но ты гонял по вечерам жрать лонг-айленды в баре на Сретенке, на утро заливал в себя кофе из Старбакса и ходил на бизнес-ланч в разное место каждый день рабочей недели. Плюс шмотки, киношки, пицца-суши-воки на дом, о-прикольные-очки-надо-взять и всякое такое. Греет меня только то, что я с детства не был обременён жадностью, а если точнее — в какой-то момент начал противостоять ей щедростью. Мне приятно думать, что я не спускал эти деньги на себя одного. Хотя в основной массе, конечно, всё-таки на себя.
А сейчас…я могу перечесть по пальцам те немногие случаи, когда я употреблял алкоголь в этом году, например. Их было всего несколько, и в 90% случаев я должен сказать за это «спасибо» щедрости своих друзей. Я курю через раз, и жадно выискиваю возможность заработать ещё тысячу-другую унылых рублей, чтобы закинуть денег на проездной, оплатить мобильный на следующий месяц, и оставить что-то на пожрать-попить-покурить. Лайф из хард, мофо, никто не говорил, что будет легко. Иногда меня за жабры берёт тоска, и мне становится себя очень жаль. Но большую часть времени (на самом-то деле) я не так, чтобы очень страдаю от этого. Может привык уже за год. А может просто в этом действительно нет ничего страшного — есть только неприятное. Да и не в деньгах же счастье, сами знаете. Только вот…в погоне за своим представлением о свободе (как о противоположности тому состоянию, в котором я пребывал, и идентифицировал его как «несвободу»), осободив своё время из рабства офисного рабочего графика, я загнал себя в другую клетку. Теперь я считаю деньги на проезд, отказываюсь от некоторых поездок (что в гости, что по делам) из-за дефицита средств, и уже довольно давно не могу себе позволить вырваться прочь из этих мест, чтоб хоть чуть-чуть постоять на склоне холма, вдыхая влажный воздух и любуясь таинственным лесом.
Когда я уволился с работы, я спустил свой расчёт на акустический Сквайер, подарочный набор Джека Дэниелса с двумя фирменными стаканами и поездку в Санкт-Петербург. И ни разу не жалею. Знаете, я бы повторил. А ещё иногда кажется, будто я постоянно занимаюсь лечением каких-то новых собственных ран. Снова и снова. Как не проснусь — я снова после чего-то восстанавливаюсь. Надо, наверное, завязывать с этим. Хватит это терпеть.
На прощание процитирую вам фрагмент своего стихотворения, написанного в далёком 2009-м. Кажется, это было первое стихотворение, которое я написал на пороге своей новой жизни. Мне было 19 лет (кажется), я выписался из больницы после большой аварии, из которой мне чудом удалось выбраться живым, и теперь пересматривал все свои жизненные ценности, видел по-новому многие вещи.
Мне больше не снились сны, меня шатало при ходьбе, я не мог сжать руку в кулак, но написал такие строки:
Я вышел из дома послушать, как с асфальтом дерётся дождь,
Увидеть выброшенные игрушки и отыскать в атмосфере дрожь
Расцарапанной нервной системы. Но в лужах безлюдно,
И пустотой рикошетит от стен выстрел насущных орудий.
Птицы под крышей подъезда разочарованно сходят с ума
От бессилия перед стихией. Меня греет мысль уйти в туман,
Снова бросивший вызов вредности человека,
Но у меня же —
Начало нового века…
У вечного синего моря Бобби Дарин снова поёт,
И пока он свингует, наша жизнь упрямо ползёт
К известной только ей одной цели. Темнота к нам добрей,
И дорогу узнаешь лишь под светом редеющих фонарей.
Водитель молчит, изредка что-то курит, не опуская стекла.
Меня страшит неизвестность, но здесь ещё так много тепла…
